Ноунэйм 90-х - Игорь Азаров

лась работа каскадера. Да, представь себе, женщины-каскадеры. Так увлечение ушу перешло в профессию. Честно говоря, медом там тоже не намазано, но можно сводить концы с концами.

На свету выяснилось, что волосы у нее темно-русые, а глаза серые. Жаль. Предпочитаю брюнеток. Но зато кожа смуглая, а личико – кайф – полное опровержение теории о несовместимости красоты и ума. Конечно, о последнем так сразу судить трудно, но кое-что сказать уже можно.

Живые решительные глазки, богатая мимика. Может несколько резковаты черты лица,

но ей это идет, предавая специфический шарм; брови неширокие, но буйные, со следами безуспешной попытки разлучить их на переносице. Ушки проколоты, но сережек нет. Я думаю, при такой работе не шибко поносишь серьги…

Я чувствовал, что она тоже трепется на автопилоте, анализируя меня. Поняв это, я чуть-чуть улыбнулся, и уголки ее губ едва заметно дрогнули в ответ. Это чем-то напоминало взаимное обнхивание животных, повстречавшихся где-нибудь в джунглях Амазонки. Кстати, она здорово похожа на амазонку, точнее на то, что возникает в моем воображении при этом слове.

Мой взгляд скользнул по ее вытянутым ногам, и тут уж я не смог подавить улыбки. После босой прогулки подошвы ее были совсем черненькие, и это весьма своеобразно сочеталось с розовым лаком на ноготках. Она поспешно согнула ноги, пряча ступни, потом тоже усмехнулась.

– Ванная там.

Благодарный кивок.

А когда она зашла в ванную, я добавил через закрытую дверь фразу, решившую все:

– А халат на вешалке.

* * *

Когда уже начало сереть, когда я уже лежал на спине, а она на боку, положив голову

на мою – увы не богатырскую – грудь, она вдруг сказала, совершенно неожиданно резко:

– Только тебя не должно касаться, кто у меня был раньше. Понял?

Я был до такой степени далек от подобных расспросов, что прореагировал только задиранием бровей и округлением глаз (кстати, рожа болела от подобных мимических упражнений). Но Марина не видела моего лица и продолжала, как мне показалось, с нарастающим раздражением:

– А я ничего не хочу слышать о твоих бывших. Ни-ког-да.

В первое мгновение я соображал, какая реакция с моей стороны будет выглядеть наименее глупо. А в следующее мгновение мне было уже не до того. Равно как и ей. Потому, что началось ЭТО.

На стене висело зеркало, и в нем, помимо прочего, отражалась дверь в соседнюю комнату. Несмотря на серый, призрачный свет, мы оба совершенно четко увидели, что та, зазеркальная, дверь медленно открылась настежь, хотя реальная оставалась закрытой. Марина так вцепилась мне в плечо, что ногти прорезали кожу.

От остроты ее ногтей, при этом, я страдал уже повторно, но разумеется, и тогда, и сейчас, мне было не до того. Зазеркальная дверь, между тем, спокойненько себе покачивалась, как от сквозняка. Ничего не происходило ни в отражаемой, ни в настоящей комнате. Я дергал глазами от зеркала к двери и назад, как кот на старинных ходиках.

Еще через мгновение я почувствовал, как нервная дрожь стекла у меня между лопаток,

кровь прихлынула к голове, а глаза округлились. В проеме зазеркальной двери мигнул неяркий свет, и появилась какая-то фигура. Марина сидела на кровати напряженным комочком, как кошка перед прыжком. Привидение шло от двери к разделявшему нас стеклу. Оно было в какой-то темной хламиде, с поднятым капюшоном, скрывавшим лицо. Одной руки не было – пустой рукав свободно болтался при каждом шаге фигуры. Из второго рукава выглядывало нечто жутковатое, то ли засушенная кисть мумии, то ли неестественно крупная лапа птицы. И вот, эта самая когтистая лапа свободно и беззвучно прошла через стекло на нашу половину, пару раз попыталась схватить в воздухе что-то невидимое, а потом стала просто растворяться на глазах. Фигура сжималась, как бы сублимировала, и вот уже пустая хламида висит переброшенная через нижний край зеркала. Потом ткань как живая переползла в комнату и бесформенной грудой застыла на полу. Это продолжалось несколько секунд,

потом тряпье зашевелилось, стало надуваться, снова приобретая форму человеческой фигуры.

Не знаю, что испытывала Марина, но мои волосы поднимались на голове совершенно синхронно с этим непотребством. На этот раз из обоих рукавов появились восковые человеческие кисти. Не обращая на нас ни малейшего внимания, это страхолюдие направилась к двери, открыло ее и шагнуло в проем.

Голова его повернулась в нашу сторону, капюшон соскользнул, и мы увидели – на сколько можно было разобрать – что это не то манекен, не то восковая кукла. Черты лица рассмотреть было трудно, но кажется, в них самих по себе, не было ничего ужасного.

Фигура сделала шаг и закрыла за собой дверь. Зазеркальная дверь тоже была закрыта.

Тишина.

Марина совершенно не комплексуя, а скорее всего просто забыв про халат, сделала на

цыпочках несколько шагов к двери. Не найдя лучшего оружия, чем горошек е кактусом, я тоже подошел к двери и прислушался. С другой стороны было совершенно тихо.

Тут мне померещилось легкое дуновение воздуха сзади, по шее и по плечу. Я резко раз-

вернулся, Марина с коротким выкриком нанесла удар назад, но сзади никого и ничего не

было. За зеркалом тоже.

Там отражалась теперь разобранная постель, и я ожидал, что в любую секунду простыни начнут подниматься, бормоча «гу-гу-гу», как в мультике про Карлсона. Подкравшись к зеркалу я заглянул в него.

Ничего особенного. Отражает, как и любое порядочное зеркало на его месте, мою изрядно перепуганную рожу с живописными следами давешних баталий.

– Бред, – сказал я, подходя к Марине и беря ее за плечи.

Ее лицо было жестким и решительным, но в глазах трепыхался совершенно детский испуг и чувство беспомощности. Я поцеловал ее, хотя не могу сказать, чтобы эротическая сторона вопроса сильно занимала меня в тот момент.

Прежде чем выбраться на разведку в другую комнату, куда направился призрак, я напялил джинсы, а она набросила халат. Почти без колебаний мы распахнули дверь. Фигуры нигде не было видно.

Хотя уже почти рассвело, мы включили свет по всей квартире и позаглядывали во все более или менее укромные места – нигде никого и ничего. И все-таки нас не покидало ощущение чьего-то присутствия.

– Знаешь что, – предложил я, – давай сварим кофе и спокойненько подумаем.

Кофе нам варить не пришлось.

Вода в большом аквариуме неожиданно повела себя совершенно непристойно. Сперва ее ровная поверхность выгнулась бугром, потом собралась в шар сантиметров сорок в диаметре, и шар этот, мерно колыхаясь, повис в воздухе над аквариумом. Потом этот сгусток свихнувшейся водички начал принимать различные формы, остановивши, наконец свой выбор на каком-то антропоморфном образовании, что-то на манер корня мандрагоры. А потом у воды, судя по всему, проснулось чувство юмора, потому, что она с завидной прытью полетела прямо на нас.

Марина взвизгнула, причем на этот раз это был не боевой выкрик, а самый обыкновенный женский визг. Затем схватив с журнального столика начатую ночью бутылку ликера, она коротким движением метнула ее в налетающий полтергейст. Как и следовало ожидать, бутылка пролетела сквозь наглую каплю, и сделала все от

нее зависящее, чтобы испоганить шкаф на другой стороне комнаты. Цианистый запах

«Амаретто» наполнил воздух. Капля обиделась на Марину и стала пытаться облепить ей лицо. Объема воды было бы вполне достаточно, чтобы девушка захлебнулась. К счастью, маневренность капли была, видимо, ограниченной, и Марина уворачивалась, крутила головой, хлестала воду резкими, профессиональными ударами, естественно не причиняя ей ни малейшего вреда.

В самом начале этого жутковатого цирка, я сообразил, или точнее интуитивно почувствовал, что недурно будет включить утюг. Он нагрелся как раз вовремя, Марина уже выбилась из сил, и пускала пузыри в воду, старавшуюся закрыть ей рот и нос. Я сделал фехтовальный выпад с утюгом, раздалось шипение, и капля,

испустив облачко пара, в явном замешательстве отскочила на пару метров.

Несколько раз это чудо гидродинамики снова бросалось на нас, и несколько раз я отра-

жал атаки утюгом. Марина тяжело дышала, жадно хватая ртом воздух.

Все это выглядело настолько жутко, и в то же время комично, что я нервно хохотнул. Марина тоже. Потом еше. И вот мы уже истерически хохочем, заводя друг друга, а капля болтается в полутора метрах от нас, видимо собираясь с силами. Когда я зашелся новой волной смехоподобного повизгивания, капля приняла форму какой-то карикатурной рожи, и изобразила идиотскую улыбку. Наш смех словно кто-то лезвием отсек.